МОИ ЗАРИСОВКИ

ушки торчат вверх, такой весь удивленный, сидел на крылечке сарая на задних лапках и громким голосом (похоже на короткок взвизгивание) предупреждал, чтобы я не подходила.

А разве видеть своими глазами и размышлять об увиденном плохо? Неужели картинка может заменить увиденное?

ВОРОН
Утром проснулся с ощущением какой-то радостной душевной приподнятости, полежал еще некоторое время с закрытыми глазами, пытаясь разобраться, что со мной, и отчетливо понял, что дело абсолютно не в том, что я хорошо отдохнул. И даже не в том, что долгая декабрьская ночь прошла как одно мгновение, без кошмарных сновидений, так часто посещающих в последнее время. Нет. Причина моего состояния находилась не во мне, а где-то снаружи, и даже не в стенах квартиры. Как бы желая удостовериться в этом,накинул на плечи халат, и, подойдя к окну, раздвинул шторы.

Поселок только-только просыпался, и на улице еще было сумрачно и тепло. Последнее я понял как-то интуитивно, даже не посмотрев на термометр, прикрепленный снаружи к раме окна. Переведя взгляд на него, с удовлетворением отметил, что столбик ртути замер у отметки минус восемь градусов. Глянув на противоположную сторону улицы, где в сером и однообразном ряду тополей, белела одинокая березка, я обнаружил, что ее длинные, ниспадающие книзу ветви-косы еле заметно колеблются, оглаживаемые южным ветерком.

По причине воскресного дня на улице было совсем пусто. Солнце еще не выбралось из-за мутно-фиолетовой кромки горизонта, но небо уже было прозрачным и высоким. Лишь почти в самом его зените, насколько можно было рассмотреть из окна, слабо розовело небольшое скопление легких облаков, слегка похожих на перья каких-то громадных птиц, растерявших их в стремительном ночном полете.

Увиденное, заставило забиться сердце тревожными толчками, как бы в предчувствии скорой встречи с чем-то возвышенно-прекрасным. Перед моими глазами, закрывая собой и улицу, и дома, и небо, возникло белоствольное чудо – хоровод березок на вершине холма, который я две недели тому назад, поздно вечером повстречал километрах в тридцати от поселка. Невольно сделал глубокий вдох, как будто желая ощутить запах далекого леса, давшего приют такой удивительно красоте.

Мысль о том, что сегодня обязательно снова должен увидеть этот холм, те березки, явилась сама собой и не подлежала обсуждению. Это была, можно сказать, почти физическая потребность, еще раз увидеть ту красоту, впитать ее в себя.

Оставив машину на краю слабо накатанной проселочной дороги, проваливаясь в неглубокий снег, пошел через обочину к еле заметной под снегом тропе, которую обнаружил в прошлый раз, и которая вела сквозь небольшой перелесок прямо на вершину холма. Судя по ней, очарование этого уголка привлекало сюда не только меня. Преодолев перелесок из редких старых сосен,остановился на самом его краю, чтобы успокоить дыхание и осмотреться.

Прямо передо мной полого поднималась белоснежно-искристая в солнечных лучах горбина холма, с россыпью белоствольных березок, запрятавшие свои черные сапожки в снег, а головы украсившие сиреневыми платочками. Между ними, взобравшись почти на половину высоты склона, прямо на снег уселись темно-зеленные елочки, укрывая под своими колючими шубками всех, кто захотел отыскать там приют на долгую и холодную зиму. Над всем этим детским садом, словно мамки-воспитательницы, возвышались одинокие старые сосны, благостно нежащиеся под зимним солнцем.

Впрочем, нет, это был не зимний, холодный пейзаж, это был лес празднично-весенний, разбуженный неожиданным теплом в декабре. Казалось, что вот-вот с неба польется песня жаворонка, поющего весенние гимны солнцу. И как бы подтверждая это весеннее настроение человека и природы,услышал откуда-то сверху громкое и переливистое «дзилинь-дзилинь», словно невидимые колокольчики возвещали всему живому радость тепла и света. Недоумевая,запрокинул голову кверху, пытаясь взглядом отыскать в небе неизвестного солиста. Но там было пустынно, лишь одинокий ворон плавно скользил по небесной синеве, как бы планируя с вершины холма в сторону перелеска.

«Возможно, откуда-то нанесло ветром», — подумал я, хотя никакого ветра не было и в помине. Проводив взглядом ворона,который уселся на вершину сосны,стал осматривать склон холма, отыскивая на нем нечто такое, что еще не осознавал и сам. Я стоял, прислоняясь к стволу дерева, дышал полной грудью и смотрел, смотрел. Время замерло. В который раз открываю для себя радость бытия, торжество жизни и счастье своей сопричастности ко всему этому, именно вот в таких, безлюдных местах, где природа сохраняла свой естественный уклад, не нарушаемый человеком.

Неожиданно, с той стороны, где сидел ворон, снова донеслись переливы невидимого колокольчика, сопровождаемые какими-то словами, среди которых отчетливо различались звуки «р» и «л», повернув голову в сторону птицы, стал слушать: ворон разговаривал. Да, да! Он не просто разговаривал с кем-то, он болтал неизвестно что самому себе. Вблизи никого, кроме человека не было. А птица что-то говорила и говорила на непонятно каком языке, то ли своем птичьем, то ли человеческом, и никак не могла остановиться. Я не мог разобрать ни одного слова, если они там, конечно, были. Но то что ворон разговаривал,сомнений небыло.

От напряженной неподвижности устал, и, меняя позу, переступил с ноги на ногу. Под ногой громко треснул сучок, и ворон тут же снялся с дерева, и, часто-часто махая крыльями, стал набирать высоту и скрылся из глаз. Проводив его взглядом,попытался вновь сосредоточиться на прежнем занятии, но этого не получилось - в голове вертелся один и тот же вопрос: «Что же такое говорил ворон? Вопрос был неразрешимым, и прежнее настроение куда-то улетучилось, уступив место деловитой заинтересованности. Весенние краски декабрьского дня сразу потускнели, и даже солнце стало не таким ярким и теплым, накинув на себя вуаль из туманной дымки, предвестников скорой смены погоды.

Уже собираясь возвращаться к машине,окинул прощальным взглядом окрестности, и неожиданно, вновь увидел черную птицу, легко планирующую с вершины холма в мою сторону. Это вновь был ворон, тот или другой – неизвестно. Но это был такой же болтливый ворон и с высоты полета его голос разносился далеко и отчетливо. Он говорил, говорил и говорил. Непонятно что, то ли рассказывал на своем языке лесные новости всем, кто был внизу, на земле, то ли просто радовался жизни, а потому читал свои вороньи вирши всем лесным жителям, перемежая их мелодичными звуками колокольчиков.

И это было настолько по-весеннему прекрасно, что само солнце, освобождаясь от туманной фаты, вновь заиграло над лесной опушкой, над всей землей яркими красками тепла и весны. Я с замирающим сердцем смотрел и слушал эти прекрасные звуки торжествующей жизни, и сердце наполнялось уверенностью, что это нужно сделать достоянием всех, кто любит и понимает язык природы.

СОСЕД

А зафигом просто так палить в рысь? Чай, зверь в Красной книге!