Бабушкино наследство

Ночью в нашем доме случился пожар. Сосед уснул с непогашенной сигаретой. Разбудила его дико орущая кошка, которая в ужасе царапала ему спину. С хмельной головы, тот сразу не сообразил, куда бежать. Маленькая комнатка уже наполнилась едким, густым дымом. Первая дверь, которую он нашел, вела на балкон. Нас, мирно спящих за стеной, разбудил звон разбитого стекла и его истошный крик «помогите!»

«Малосемейка», в которой мы жили, будто специально была построена для таких бедствий. Длинный общий коридор мгновенно превратился в гигантскую вытяжную трубу, в которой огонь бушевал, не смотря на наши жалкие попытки залить его из ведер и тазиков. Когда приехали пожарные, комната соседей уже выгорела дотла. Слава Богу, никто не пострадал. Очумелого погорельца, висящего на бельевых веревках, с пятого этажа сняли соседи снизу. Мы же, измученные и перепачканные сажей, возвращались в свои жилища, зная, что ничего хорошего нас там не ждет.

Но вещи оказались в целости, только сильно закоптились. Особенно жаль стало книг – это была, пожалуй, наша единственная ценность. Да еще – икона. Написанная на большом металлическом листе, она большой ценности не представляла, не смотря на каллиграфическую цифирь в уголке «1902» и витиеватую подпись художника: Шаповаловъ. Икона досталась мне по наследству от бабушки, и для моих домочадцев была не более чем библейской иллюстрацией.

Стена, на которой висела икона, раскалилась от огня и еще не остыла. Я притронулась к потемневшему лику – он был по-человечески теплым… Из-под моей ладони просияло лицо новорожденной девочки Марии. Чистой тряпицей я протерла шероховатую поверхность. В черной комнате появилось единственное светлое пятно – как окно в иной мир. И мне показалось вдруг, что с той стороны, со стороны иконы, наш мир кажется таким же неприглядным и обветшалым – от долгого и небрежного употребления, как эти почерневшие стены.

Весь день прошел в изнурительном отмывании жилища. На помощь набежали люди добрые, которые, как ни странно, умножаются в дни горя-злосчастья. Глядя на пожарище, они удивлялись, как это мы остались целы и невредимы, авторитетно заявляя, что здесь не обошлось Божье помощи. Только к глубокой ночи добралась я до постели, но от усталости и напряжения все болело, и уснуть не удавалось. Перед глазами стоял кошмар прошедшей ночи: дети, бегущие сквозь огонь, хруст стекла под босыми ногами, отчаянные крики. Вспомнилось, когда, вытолкнув вперед детей, закутанных в одеяла, я рванулась через огонь, странное чувство вмиг охватило меня и потом не оставляло весь день. А что если вот, сейчас, в это мгновение, окажешься перед Богом? Только ты и – Господь? Безо всех, безо всего, что окружало тебя в этом мире? Наедине…
Свет уличного фонаря выхватил из темноты иконописные лица, застывшие в мирных заботах о новорожденной. В памяти всплыли слова молитвы, которую моя бабушка произносила ежедневно, ложась спать и охая от ломоты в натруженных суставах. В темноте мне не видно было, становилась ли она на колени перед своими венчальными образами или нет. Только слышались плавные и непонятные мне слова: «Матерь Божия, Царица Небесная, молись о нас, грешных» Под эту тихую молитву я засыпала. И многие годы спустя часто ловила себя на том, что мысленно повторяю эту молитву в трудные минуты жизни.

Вечерами бабушка рассказывала о своей далекой молодости. Как гостила у брата в Крыму и видела там с царя с царицей. Как не хотела выходить замуж без венчания. И дед, который тогда, в двадцатом году, был горячим приверженцем непонятной ей революции, и носил на ремне, как она выражалась «ливольвер», поступился своими идейными принципами и согласился венчаться, за что чуть не поплатился головой. В светлице висели как раз те две венчальные иконы, которыми их благословляли в церкви – простенькие, каких в те времена было много, в окладе из фольги и восковыми цветочками, нарисованные местными богомазами.

Бабушка дорожила ими, как святыней, которая хранила память о погибшем на фронт муже и коротком бабьем счастье. Она так больше и не вышла замуж во второй раз, хотя претендентов на ее руку не убывало до самых преклонных лет. Помню, как соседка кричала бабушке через калитку: «Ефросинья, тут мужичок жену себе спрашивает! Как ты?» Бабушка спрятала седую прядь, выбившуюся из-под платка, и с достоинством сказала: «На улицу только корову спрашивают».

Я любила наши доверительные вечерние беседы, неторопливую мягкую бабушкину речь, изредка прерывавшуюся набежавшей слезой или грустным пением. Они были мне вместо сказки перед сном и уносили в далекие годы ее молодости, казавшиеся мне такими романтичными... Хотя бабушка никогда не произносила слово любовь, но все было в ее рассказах, конечно же, о ней, о любви.

Но время брало надо мной власть. Однажды вдохновленная школьным атеистическим воспитанием, я пришла домой и с порога накинулась на бедную мою старушку за ее беспросветную «темноту»: «Дед коммунистом был, а кланяешься пережиткам прошлого. Вот возьму и выколю глаза твоим иконам!» Бабушка, хоть и крутого нрава была, ничего не ответила, только легкая тень пробежала по ее лицу. Через некоторое время образа исчезли из-под рушников в «красном углу». Я, маленькое, жестокое создание, чувствовала себя победительницей.

С тех пор иконы лежали в укромном месте. Мы никогда больше не говорили о них. А когда из-за границы приехала родственница, которая считалась пропавшей еще в годы войны, бабушка отдала иконы ей.

Немного повзрослев и немного повидав, я стала задумываться о вере, о вечности… Бывают дни, когда только и взываешь: «Господи! – и ищешь глаза, которым можно доверить, вылакать свою боль. «Да почему же она их отдала?!» - в сердцах мысленно воскликнула я однажды. И тут осеклась: из-за тебя, милая, боялась кощунства твоего».

… Спустя некоторое время в нашем доме появилась другая икона – Рождества Пресвятой Богородицы. Бабушка нашла ее в заброшенном доме. Его владельцы умерли, землю забрал колхоз, домашнюю утварь увезли дальние родственники. Икона же осталась сиротливо висеть в пустой хате.

После смерти бабушки икона оказалась у меня. Из всего нехитрого бабушкиного наследства мне почему-то захотелось взять только ее – как память о моей терпеливой воспитательнице, верной подруге моих детских лет. А зайдя однажды в церковь, я увидела там точно такую же икону, вынесенную по случаю праздника Рождества Матери Божией. Теплое чувство наполнило сердце, словно увидела своих родных после долгой разлуки. Глядя на безмолвную Свидетельницу моих ежедневных сует, я остро почувствовала вину за свое бессердечие, за боль, которую принесла дорогому человек, глумясь, пусть даже по-детски, над тайной ее веры.

Икона стала моим покаянием, моей епитимией, наложенной чьей-то невидимой рукой для исцеления моей души…

Воспоминания – жанр не очень популярный сегодня. Мы забываем не только прошлое, но и настоящее, опутанное проблемами и нуждами повседневности. Нам так хочется поскорее дожить до завтрашнего дня. Завтра еще нет и, значит, нет никаких проблем, а только надежда, что оно будет светлым. Молчаливо отрекаясь от своего нелюбимого прошлого, где через край ошибок, страстей и неудач, мы словно выбрасываем старые фотографии из семейного альбома. И не замечаем, как теряем что-то очень важное, драгоценное, без чего нашей человечности становится меньше.